Повседневная жизнь Парижа

Конспект

Первая половина XIX века, а точнее, период с 1814 по 1848 год важен для Франции, потому что это время конституционной монархии: французский король сосуществовал с парламентом. То есть это была еще не республика, при которой Франция живет до сих пор, но страна уже училась парламентской форме управления государством.

Время это делят на две эпохи, которые называют эпохой Реставрации и эпохой Июльской монархии.

Под словом «реставрация» имеется в виду восстановление власти династии Бурбонов, которых низложили во время революции в конце XVIII века. В 1814 году Наполеона разбили русские, прусские и австрийские войска. В ночь с 30 на 31 марта 1814 года было подписано перемирие. На следующий день, 31 марта, русские и прусские войска вошли в Париж. Впереди на коне ехал Александр I, рядом с ним — прусский король и фельдмаршал Шварценберг (представительствовавший от австрийского императора). За ними — другие фельдмаршалы, потом полные генералы, потом просто генералы. Вместе с ними двигались казаки и башкиры, и весь Париж высыпал на это смотреть.

Офицеры поселились в домах, а войска встали лагерем, в том числе на Елисейских Полях. Сам Александр I жил в особняке Талейрана, на площади Согласия, и все парижане любовались, как он по утрам и вечерам ходил в церковь, которая была устроена специально для него в здании морского министерства.

В этот период французской истории при каждой перемене власти на улицах менялась вся символика. Как только в Париж вошли войска коалиции, с вершины Вандомской колонны была снята статуя Наполеона, а все имперские орлы были заменены на белые знамена с королевскими лилиями Бурбонов.

Вскоре встал вопрос о том, кому будет принадлежать власть во Франции. Во время революции Людовика XVI казнили, а два его брата бежали за границу и жили в эмиграции. Старший из братьев считал себя королем Людовиком XVIII, но нужно было решить, каким будет государственный строй. Восстановить абсолютную монархию в ее дореволюционном виде было невозможно, и Людовик XVIII согласился пойти на некоторые либеральные уступки. 2 мая, накануне своего въезда в Париж, он выпустил так называемую Сент-Уанскую декларацию, в которой были намечены основы этого конституционного строя: парламент из двух палат, свобода вероисповедания, и, главное, там было сказано, что «национальное имущество» (то есть национализированное и распроданное во время революции имущество дворян и церкви) ни у кого отнимать не будут.

3 мая король торжественно въехал в Париж, а 4 июня даровал Конституцион­ную хартию, или конституцию, по которой отныне должна была жить Франция. В этот же день войска союзников начали выходить из Парижа. Уехал и Александр I.

Прошло меньше года, и в начале марта 1815-го Наполеон бежал с острова Эльба, после чего многие люди, только что перешедшие на сторону Людовика, повернулись обратно к Наполеону. Людей, которые умели так быстро поворачиваться, называли тогда флюгерами, была даже книга «Словарь флюгарок». Одним из таких людей оказался маршал Ней, который, когда Наполеон бежал, говорил королю, что доставит к нему Наполеона в железной клетке, а через два дня уже перешел на сторону последнего.

Людовик XVIII не стал сопротивляться и вместе со своим двором уехал в Гент, в Бельгию, где и пересидел все время правления Бонапарта. Оно продолжалось сто дней, и за это время все лилии в Париже заменили орлами. После битвы при Ватерлоо Наполеон был снова сослан, но уже на остров Святой Елены; Людовик XVIII вернулся в Париж, и лилии вернулись, теперь уже на более долгий срок.

В 1824 году Людовик XVIII умер, и ему на смену пришел третий из братьев, Карл Х. Он полагал, что конституционная монархия — это уступка той самой революционной черни, которая казнила его брата. И ему казалось, что избежать очередной революции можно, не предоставляя французам дополнительные свободы, а, наоборот, эти свободы у них отбирая.

Летом 1829 года Карл X назначил очень консервативное правительство, которое никому не нравилось. Во главе правительства стоял министр Полиньяк. Он, как и сам король, считал, что нужно практически полностью реставрировать абсолютную монархию. Палата депутатов не хотела принимать это правительство, и король ее распустил, назначив новые выборы, в результате которых в парламенте стало еще больше оппозиционных депутатов.

25 июля 1830 года, за девять дней до открытия нового парламента, король в своей резиденции Сен-Клу вместе с министрами подписал ордонансы (королевские указы, имевшие силу государственных законов). Дело в том, что в конституции была статья, гласившая, что король может издавать ордонансы, необходимые для исполнения законов и обеспечения государственной безопасности. То есть, если королю кажется, что для обеспечения государственной безопасности нужно отобрать права и свободы, гарантированные конституцией, он имеет право это сделать. И ордонансы, подписанные Карлом X, отняли у французов все, чем они дорожили: они отменили свободу печати, распустили новоизбранную палату депутатов, повысили избирательный ценз и так далее. На следующий день ордонансы опубликовали в правительственной газете. Таким образом, как написал позже писатель Шатобриан, «пять человек, отнюдь не лишенных здравого смысла, с беспримерным легкомыслием бросились в бездну, увлекая за собой своего повелителя, монархию, Францию и Европу».

В числе прочего этими указами были запрещены все оппозиционные газеты. Но журналисты с этим не согласились. Сорок человек подписали протест, а на следующий день опубликовали его в своих газетах, вышедших вопреки запрету, и распространили его в виде листовок. Тогда было предписано арестовать и самих журналистов, и типографские станки, напечатавшие эти газеты. Журналисты скрылись, а на защиту типографских станков встали типографы. Потом собрались банкиры и промышленники и постановили не открывать фабрики. Рабочие оказались без работы и были вынуждены выйти на улицы. Королю же все еще казалось, что народ его очень любит, а волнения — дело рук нескольких смутьянов, и он предписал волнения подавить. Тогда армия и королевская гвардия стали стрелять по людям, появились убитые, но вместо того, чтобы отступать, люди начали строить баррикады. Тут войска стали частично переходить на сторону восставших — и через три дня королевская армия отступила.

Карл Х уехал в эмиграцию — сначала в Англию, потом в Австрию, где и умер в 1836 году. А престол снова оказался свободным. Бонапартисты хотели отдать его сыну Наполеона, республиканцы хотели учредить республику, но люди умеренных взглядов сделали ставку на кузена Карла Х — герцога Луи Филиппа Орлеанского, который в течение предыдущего царствования вел себя более открыто и либерально, чем король. Луи Филиппу предложили стать наместником престола, и он, немножко поколебавшись, согласился. После этого депутаты переписали конституцию, выбросив из нее опасные слова о том, что король может менять законы ради государственной безопасности. Луи Филипп в палате депутатов присягнул этой новой конституции и 9 августа стал королем. Но не королем Франции, как короли из старшей ветви Бурбонов, а королем французов, что указывало на сравнительно демократический характер этой новой монархии.

Франция начала жить при новом режиме, который впоследствии стали называть Июльской монархией. Она продлилась до 1848 года, когда Луи Филипп I утратил власть точно таким же образом, что и его предшественник. У него тоже было правительство, которое не устраивало народ и оппозиционных депутатов. Все предвещало, что сейчас произойдет революционный катаклизм, но король не хотел расставаться со своим премьер-министром. Когда же он наконец согласился отказаться от власти в пользу своего внука, было уже поздно.  

Конспект

С 1814 по 1848 год Франция жила при конституционной монархии. У нее была конституция и парламент, но были и короли, а следовательно, и королевский двор. 

Лувр с 1793 года стал музеем, и в нем была только тронная зала, в которой король открывал парламентскую сессию. Жил король и члены его семьи во дворце Тюильри, который стоял напротив Лувра, пока дворец не сожгли восставшие революционные коммунары в 1871 году.

Когда Людовик XVIII вернулся во Францию из эмиграции, ему надо было как‑то показать себя народу. Поэтому, только ступив на французский берег в Кале, он организовал так называемый большой стол — трапезу, во время которой король и его родственники ели на глазах у публики. Часть публики, более привилегированная, могла в это время сидеть или стоять на специально выстроенных трибунах, а другие люди, рангом пониже, могли только пройти по галерее и на ходу посмотреть, как король вкушает яства. Это обыкновение было очень принято в Версале при Людовике XIV, и для Людовика XVIII оно стало воспоминанием о великой монархии. В дальнейшем Людовик XVIII устраивал такие мероприятия два раза в год. Карл X тоже не отказался от этой традиции, но устраивал «большой стол» всего один раз в год.

Кроме того, во дворце Тюильри проводились приемы. Там было много разных специфических норм. Например, со времен абсолютной монархии герцогини имели право сидеть в присутствии короля. А во времена Реставрации было две категории герцогинь: «настоящие», носившие этот титул с давних времен, и имперские, относящиеся к новой, наполеоновской аристократии. Некоторые имперские герцогини имели достаточно низкое происхождение — но, в отличие от настоящих графинь, могли присутствовать на приеме у короля, сидя на табуретах.

В этом дворце был еще один потрясающий обычай, касавшийся дам: они не имели права переходить из главного здания во флигель по внутренним галереям дворца — им приходилось идти по открытым галереям. Набросить на себя верхнюю одежду они тоже не имели возможности, так же как и проехать в экипаже, поэтому зимой, в холода, они были вынуждены прикрывать свои обнаженные плечи подолами юбок.

В эпоху Реставрации в Париже, в принадлежавшем ему дворце Пале-Руаяль, жил кузен обоих королей — герцог Орлеанский, тот самый, который в 1830 году стал королем Луи Филиппом I. Он вел гораздо более открытый образ жизни: устраивал концерты, приглашал к себе во дворец литераторов и журналистов. По поводу открытости его дома есть даже легенда о том, что однажды, устраивая бал в мае, когда многие аристократы уже уехали из Парижа в поместья, он наугад пригласил гостей по справочнику, в котором было перечислено 25 тысяч парижских адресов. По этой причине, когда он пришел к власти, его стали называть королем-буржуа. Но довольно быстро либеральные французы в нем разочаровались и оппозицион­ные карикатуристы стали высмеивать его в бесчисленных карикатурах. 

Став королем, Луи Филипп по-прежнему устраивал приемы и приглашал на них гораздо более широкий круг гостей, чем его предшественники. На эти приемы приглашались депутаты, и среди них были те, кто приехал в Париж из провинции. Некоторые приезжали в фиакрах, то есть в наемных экипажах, а некоторые даже приходили пешком. Поскольку улицы в Париже были довольно грязными, они могли появляться во дворце в запыленных башмаках или панталонах.

После бала всех гостей нужно было накормить, но их во дворце Тюильри собиралось так много, что приходилось есть по очереди. О том, как это происходило, рассказал в письме к родным в 1837 году Андрей Николаевич Карамзин, сын знаменитого историографа:

«Ужин был накрыт в театре на 600 человек; сперва отправились дамы под предводительством королевы, и тут начался ужасный беспорядок. Все бросились за ними и придавили дам; адъютанты, которые исправляли должность квартальных, с большим трудом отогнали мужчин и заперли двери в столовую. После возвращения дам, когда повели мужчин, та же история: всем места не было — а все голодны… Тут надобно признаться, что блестящий двор короля-мещанина сделался похожим на кабак. Иные, которым стало жаль кивера, надели его на голову, другие пробирались по стульям, адъютанты кричали и толкались и сильным напором выгнали половину гостей, чтоб накормить и напоить другую…» 

Таким образом, Луи Филипп держался с подданными более демократично, чем его предшественники — Людовик XVIII и Карл X. Впрочем, в конечном счете ему это все равно не помогло.  

Конспект

4 июня 1814 года вернувшийся из эмиграции король Людовик XVIII даровал Франции конституцию, по которой она жила до 1848 года. По этой конституции у Франции появился двухпалатный парламент. Депутаты в нижнюю палату избирались от всех департаментов Франции. Верхняя палата — палата пэров — назначалась королем. До конца 1831 года пэрство было наследствен­ным, но при Июльской монархии оно стало не только ненаследственным, но и бесплатным, то есть пэрам больше не причиталось жалованье.

Избирательная система в эпоху Реставрации и Июльской монархии была цензитарной. Это значит, что быть избранным депутатом и стать избирателем мог не всякий. В эпоху Реставрации избираться мог только человек, достигший 40-летнего возраста и плативший 1000 франков прямых налогов. Избирателями же могли становиться люди старше 30 лет и платившие не меньше 300 франков прямых налогов. После 1830 года минимальный возраст для депутатов снизился до 30 лет, а налоги — до 500 франков. Для избирателей ценз тоже уменьшился: требовался возраст не меньше 25 лет и 200 франков прямых налогов. Сначала депутатов было 258 человек, потом 400, а при Июльской монархии стало почти 500.

Парламентская сессия обычно открывалась в октябре-ноябре, а закрывалась в мае-июне, и это определяло весь ритм парижской жизни, потому что до закрытия сессии депутаты не могли разъехаться из Парижа — по домам или по поместьям. В эпоху Реставрации открытие сессии происходило в Лувре, куда специально приезжали депутаты, пэры и король из Тюильри, а при Июльской монархии король стал приезжать на открытие сессии в палату депутатов.

У палаты депутатов было свое здание для заседаний, так называемый Бурбонский дворец (когда-то он принадлежал одному из представителей рода Бурбонов), и они по-прежнему заседают именно там, только теперь их палата называется Национальным собранием. Пэры заседали в Люксембургском дворце, и там сейчас тоже заседают их преемники — члены Сената.

У депутатов были разные любопытные обыкновения. Например, в эпоху Реставрации двум депутатам полагался один шкафчик в гардеробной. Там висели их нарядные мундиры с белыми пуговицами и бурбонскими вышитыми лилиями. Выступать с трибуны они могли только в мундире, а просто присутствовать на заседаниях можно было и в цивильном платье.

Если депутата вдруг посещало вдохновение, он бежал в гардеробную, переодевался и только после этого выходил на трибуну с речью. Но, как правило, речи были заранее написанными. Многие мемуаристы сообщают, что далеко не все депутаты внимательно следили за ходом заседаний: один пишет, другой читает, третий болтает с соседом.

Основной задачей депутатов было голосовать за законы. Сначала они открыто голосовали за каждую статью закона в отдельности, а затем уже тайным голосованием утверждали весь закон в целом. Для этого каждому депутату выдавались два шара — черный и белый. Голосуя за, они клали белый шар в урну «за», а черный — в урну «против», а голосуя против — наоборот, черный шар в урну «за», а белый — в урну «против».

Зал заседаний палаты депутатов был устроен по принципу амфитеатра. Еще со времен Французской революции в Конвенте более радикальные депутаты садились слева, более консервативные — справа, а в середине было так называемое болото, то есть депутаты умеренные. Такая система сохранилась в палате депутатов и в эпоху Реставрации, и при Июльской монархии. Формально политических партий не было, но все рассаживались, исходя из своих политических взглядов.

На скамье внизу сидели министры. Поскольку их часто очень сильно критиковали, эта скамья называлась «скала страданий». Министры предлагали законы, которые депутаты должны были утвердить или отклонить. После депутатов закон должен был пройти утверждение в палате пэров. Голосования отнюдь не были механическими: и в той и в другой палате случались довольно жесткие баталии.

На парламентских заседаниях присутствовали посетители. Палата депутатов была открыта для посторонних изначально, а в палату пэров их стали пускать только при Июльской монархии. В палате депутатов специально для посетителей были гостевые трибуны, на которые пускали по билетам. Часть билетов распространяли заранее, каждому депутату примерно раз в неделю выдавали один билет для его персонального гостя. Кроме того, в день заседания билеты можно было получить у входа, но за ними выстраивалась большая очередь. Причем некоторые ловкие люди занимали очередь, а потом за умеренную плату продавали свое место в ней.

Кроме того, на заседаниях присутствовали журналисты. Их места располагались наверху. Парламентским журналистам посвящен один из разделов иронического трактата Бальзака «Монография о парижской прессе». Там он, в частности, рассказывает, как парламентские корреспонденты, которых он называет «палатологами», цитируя текст выступления того или иного депутата, вставляют в него ремарки. И если депутат близок журналисту по политическим убеждениям, он пишет в скобках: «аплодисменты», «бурные аплодисменты», «рукоплескания». А если депутат ему не нравится, он пишет: «ропот в зале», «шепот», «негодующие возгласы». Бальзак говорит, что эти отчеты в газетах напоминают партитуры каждого отдельного инструмента, из которых невозможно получить симфонию.

Заседания палаты депутатов продолжались довольно долго — до пяти-шести часов. Поэтому в палате была устроена комната, где депутаты могли перекусить. В эпоху Реставрации специальная кухарка варила им бульон. Эта кухарка знала, что, если повестка дня интересная, надо сварить много бульона, а, если обсуждают что-нибудь не очень важное, можно и сэкономить. При Июльской монархии бульон стали доставлять из специального заведения в пригороде Парижа.

В обязанности пэров входило утверждать законы, принятые палатой депутатов. Кроме того, в особых случаях они выступали как судебный орган. Сюда относились случаи государственной измены и покушения на государственный строй, в том числе большие мятежи. Так, в 1835 году в палате пэров проходил процесс, посвященный огромному восстанию, поднявшемуся в 1834 году. Его называли «чудовищный процесс», потому что в нем было почти две сотни обвиняемых. Чтобы их содержать, к Люксембургскому дворцу даже пристроили новую тюрьму. А в 1847 году палата пэров судила за взятки министра, под руководством которого строилась эта тюрьма.

Еще один эпизод 1847 года — преступление герцога Шуазеля-Пралена, который убил свою жену 35 ударами кинжала. Он был пэром, и поэтому судить его должна была палата пэров. Но в тюрьме в ожидании суда герцог отравился и тем самым избавил своих коллег от необходимости вынести ему приговор.

Эти два эпизода 1847 года стали для внимательных современников симптомами конца Июльской монархии.  

Конспект

В 1814–1848 годах в Париже, как и при Наполеоне, было двенадцать округов, каждый из которых делился на четыре квартала. С конца XVIII века до 1860 года Париж был окружен трехметровой крепостной стеной с шестью десятками застав. Она называлась Стеной откупщиков: ее построили в 1784 году на деньги богатых людей, которые выкупали у короля право собирать налоги. Собрав налоги и вернув королю все, что полагается, излишки они могли брать себе. Особенно большие доходы они получали от налога на ввозившееся в Париж продовольствие и спиртные напитки. За стеной селились люди, которые хотели жить дешевле, а простонародье по этой же причине отправлялось туда есть и пить в кабаках.

Парижем в то время управляли два человека — префект департамента Сена, осуществлявший хозяйственное управление в городе, и префект полиции, отвечавший за порядок.

В департамент Сена входил Париж и еще два округа — Сен-Дени и Со. Всю эпоху Реставрации префектом этого департамента был Гаспар де Шаброль де Вольвик, однажды сказавший, что «истинная политика заключается в том, чтобы делать жизнь удобной, а народы — счастливыми». Он заседал в ратуше, и ему был вверен общий надзор за госпиталями, богадельнями и всеми богоугодными заведениями, за распределением сумм на поощрение промышленности, за проектами по благоустройству города.

Еще в Париже действовал муниципальный совет. Туда входили юристы, богатые промышленники и подобные им люди. Префект департамента Сена и префект полиции представляли муниципальному совету данные по расходам и доходам. Исходя из этих данных, совет готовил проект бюджета, который затем утверждался в Министерстве внутренних дел. Таким образом, совет играл роль сдерживающей силы по отношению к префекту, который хотел все построить, переустроить и потратить на это много денег.

Главный доход Парижа был от налога на ввозимые в город товары, который взимали на заставах. До конца 1837 года, пока в Париже были разрешены азартные игры, существовал еще игорный откуп. Кроме того, были так называемые прямые налоги — торгово-промышленный, поземельный, подомовой и даже налог на окна.

На что шли расходы? До 1818 года Париж должен был содержать оккупационные войска. Поскольку траты на их содержание и на контрибуцию, которую Франция должна была платить после поражения Наполеона, были очень большими, несколько раз объявлялись займы: люди покупали облигации и тем самым пополняли городской бюджет. Также деньги шли на общественное призрение, коммунальные постройки, прокладывание каналов.

Ведомство префекта полиции располагалось на Иерусалимской улице. Префект полиции наблюдал за театрами и публичными домами, за нищими, за общественным транспортом, выдавал паспорта. Для всего этого у него был собственный штат. Кроме того, в его распоряжении находилась довольно сложная структура, отвечающая за порядок. В подчинении непосредственно у префекта полиции было 48 полицейских комиссаров. Им помогало небольшое количество полицейских офицеров, к которым позже добавились полицейские сержанты. Кроме того, в ведении префекта полиции были пожарные, парижская королевская жандармерия (при Июльской монархии ее заменяла муниципальная гвардия), королевская гвардия (часть регулярной армии, тоже наблюдавшая за порядком в городе) и личная охрана короля.

Еще одним важным элементом французской жизни и охраны порядка была Национальная гвардия — ополчение, созданное еще во время Великой французской революции. В 1814 году, когда свергли Наполеона, и сразу после Июльской революции она на некоторое время стала главной силой в городе, потому что все остальные структуры тогда практически не функционировали. В Национальную гвардию вступали мужчины от 20 до 60 лет, и, в принципе, там должно было служить все мужское население. Мелкие буржуа к этому стремились, потому что для них это было еще одним способом социальной легитимации, а люди более знатные или более творческие от этой обязанности уклонялись, особенно при Июльской монархии, даже несмотря на то, что это грозило арестом.

В эпоху Реставрации королевская власть боялась давать голодранцам оружие, и в Национальной гвардии стали вводится некоторые ограничения. Например, c 1816 года туда принимали не всех, а только тех, кто платил прямой подомовой налог; офицеров назначал король (при Июльской монархии их стали выбирать).

В 1827 году во время парада национальные гвардейцы стали кричать «Долой министерство!», и Карл Х их распустил. Но в 1830 году, когда началась Июльская революция, гвардейцы собрались и стали основной революционной силой, поэтому при Июльской монархии они были в большом почете и поддерживали короля Луи Филиппа. Впоследствии, в ходе некоторых народных выступлений, они поддерживали не революцию, а, наоборот, власть. В результате национальные гвардейцы, которые в 1830 году были героями нации, превратились в карикатурную фигуру: их стали изображать в виде толстого буржуа, который низкопоклонствует перед властью и слепо исполняет то, что приказали начальники.

Еще одним важным элементом поддержания городского порядка были многочисленные тюрьмы. Тюрьмы были разными. В большинстве из них заключенные содержались все вместе в огромных помещениях. В суд, во Дворец правосудия, их возили в экипаже, который по-французски назывался panier à salade, то есть буквально «корзина для салата», а помещение, в котором их держали в суде, называлось «мышеловка». И там и там было очень тесно.

Существовали филантропы, которые считали, что с заключенными нужно обращаться иначе. Они строили новые тюрьмы с отдельными камерами — по тем временам это было невероятным прогрессом. В 1830-е годы в Париже построили чрезвычайно либеральную долговую тюрьму Клиши. Там даже было что-то вроде кафе, где можно было питаться за собственный счет, и туда на день пускали родственников. 

Конспект

Важным элементом парижской повседневной жизни, естественно, была торговля. Можно выделить три ее основные формы — торговали на рынках, в мелких лавках и в больших магазинах.

Рынки были разные — государственные и частные, цветочные, рынки поношенных вещей, рынки дров и многие другие, но главным был Центральный рынок, или Ле-Аль. В то время, о котором здесь идет речь, он еще не был «Чревом Парижа», известным по одноименному роману Золя, — этот рынок построили только во второй половине XIX века, но Центральный рынок находился на том же месте, в самом центре города. Он представлял собой конгломерат огромного количества разных специализированных рынков; кроме того, отдельно располагался Хлебный рынок — круглое здание, построенное в начале XIX века, которое до сих пор стоит в Париже, и Винный рынок, или Винный двор, — очень важный, потому что винокуры и виноторговцы платили государству большие пошлины.

Государство регулировало продажу основных продуктов: когда были тяжелые годы или неурожай, власти помогали людям с хлебом. Иногда они понижали цены, но тогда в проигрыше были булочники, а иногда по карточкам продавали неимущим хлеб по фиксированным ценам. Последний способ приводил к злоупотреблениям: некоторые из тех, кто отоваривался по карточкам, немедленно отправлялись за пределы города и продавали там хлеб в три раза дороже.

Кроме рынков торговля велась в лавках и магазинах. Евгений Баратынский написал в одном письме о Париже: «Весь Париж — лавка». И это было совершенно справедливо.

Самым модным торговым районом был правый берег. Это примерно тот район, где сейчас стоит Опера Гарнье, но надо подчеркнуть, что в тот период ее еще не существовало, она построена в 1870-е годы. В этом районе на бульварах, например на фешенебельном бульваре Итальянцев, в каждом доме был или ресторан, или лавка с красивыми освещенными витринами.

Большие магазины постепенно вытесняли мелкие лавки. Продавцы, прежде торговавшие чем-то одним, сами расширяли свой ассортимент, но параллельно стали возникать совсем большие магазины, которые тогда были новшеством. Например, в 1824 году в Париже открылся магазин под названием «Прекрасная садовница», в котором продавали вещи одинакового фасона, но разных размеров. Это был прообраз магазина готового платья, и он имел такой бешеный успех, что постепенно его хозяин скупил вокруг этого магазина весь квартал.

Но появление больших магазинов не отменяло деятельности так называемых модных торговок: по сути, это были перекупщицы, перепродававшие вещи, ненужные их прежним владельцам.

Кроме того, в Париже имелись специфические и чисто парижские пространства для торговли: пассажи и базары.

Пассаж — это крытый проход между двумя параллельными улицами. Под крышей пассажа можно было укрыться от дождя, и мемуаристы писали, что опытный парижанин мог пройти по этим пассажам половину города без зонтика, не замочив ни головы, ни ног. Первый пассаж открылся в последний год XVIII века, но пик их строительства пришелся на эпоху Реставрации. По некоторым оценкам, этих пассажей тогда было построено до сотни. В 1827 году даже появился водевиль под названием «Пассажи и улицы, или Объявленная война», где спорят улицы и пассажи — и в конце пассажи побеждают.

Больше всего в пассажах было кафе и ресторанов: они составляли половину или треть всех заведений. Кроме того, там располагались магазины — как правило, не продуктовые, а если продуктовые, то специализирующиеся на продаже деликатесов. Но в основном там продавали перчатки, хорошую обувь или писчебумажные принадлежности, спрос на которые особенно возрастал, когда наступала пора покупать новогодние подарки.

Бальзак в книге «Кодекс порядочных людей, или О способах не попасться на удочку мошенникам» пишет, что умный человек уезжает из Парижа около 15 декабря и возвращается к концу января. Так он хоть и лишает себя подарков, но избавляется от необходимости самому тратить на них деньги.

Благодаря тому, что французы всегда умели создавать витрины, по этим пассажам можно было прогуливаться как по выставке. Так, у одного из магазинов, специализировавшихся на книжной продукции, литографиях и эстампах, у окон собиралась толпа каждый раз, когда там появлялись новые эстампы. Так что в пассажи ходили просто прогуляться.

Кроме того, в Париже были базары — прообразы современных моллов: огромные крытые пространства с разными лавочками, в которых можно было сделать покупки и одновременно на что-то поглазеть. Там, например, могли показывать большого удава или выставлять картины.

И уже тогда в Париже процветала реклама — в том числе многие ее формы, сохранившиеся до сего дня. Так, Бальзак включил в роман «История величия и падения Цезаря Бирото» пародийный текст, рекламирующий «Крем султанши», в котором есть все — ссылки на действительного члена Академии, рекомендовавшего это средство, ссылки на якобы реальные истории, в которых этот крем помог. Но самое поразительное, что там, точно как и в современной рекламе, сказано, что этот крем не идет ни в какое сравнение с «обыкновен­ными средствами».

По улицам расхаживали люди, которые у нас называются «сэндвичи» или «бутерброды» — с афишами на спине. А кроме того, рекламные объявления публиковались в газетах, и эта газетная реклама позволила журналисту и издателю Эмилю де Жирардену в 1836 году в два раза снизить стоимость подписки, а заодно и совершить революцию в газетном деле: для того чтобы привлекать рекламу, он стал печатать в газете романы с продолжением. 

Конспект

Общественное питание было очень важной сферой парижской повседневной жизни. Заведения общественного питания здесь действовали самые разнообразные — от совсем дешевых и низкопробных до очень роскошных и дорогих.

Роман Эжена Сю «Парижские тайны», вышедший в начале 1840-х годов, начинается с описания острова Сите — в то время одного из самых страшных и грязных районов Парижа. Эжен Сю описывает заведение под названием «Белый кролик». Это кабак, где давали блюдо под названием «бульонка» — мешанину из мясных, рыбных и других остатков со стола слуг из аристократических домов. Прозвище хозяйки этого заведения было Людоедка.

Описание очень реалистическое. Таких кабаков в Париже было немало. Например, было два заведения, которые назывались «Кафе промокших ног» и «Ресторан промокших ног», потому что там не было ни скамеек, ни стульев, а на полу всегда была какая-то жижа. По описаниям современников в качестве первого блюда там подавали что-то вроде супа с лохмотьями капусты, на второе — бобы, а между этими двумя подачами кухарка вытирала тарелку грязной тряпкой.

В Латинском квартале к услугам неимущих, в основном бедных студентов, имелись харчевни. Одну из них, реальное заведение, которое носило имя своего владельца — Фликото, описывает Бальзак в «Утраченных иллюзиях». Там можно было очень дешево поесть, в основном картофель и хлеб, которого за определенную сумму можно было съесть сколько захочешь — à volonté («вдоволь»).

Уровнем выше были табльдоты — заведения с общим столом, за которым всем подавали одно и то же блюдо. Изначально табльдоты открывались при гостиницах. Парижская жизнь того времени была очень стратифицированной: для каждой категории людей, в зависимости от их имущественного состояния, существовали свои формы питания, транспорта, жилья и всего прочего. Табльдоты тоже были разными: некоторые — совсем дешевыми и плохими, не сильно отличавшимися от харчевен, а некоторые — не хуже ресторанов, но дешевле, часто за счет того, что хозяева там устраивали полуподпольную карточную игру, не платя за это налога.

В это же время в Париже возникла совершенно новаторская форма общепита — то, что мы называем ресторанами. Слово restaurant происходит от причастия, означающего «укрепляющий», «восстанавливающий». Изначально в ресторанах подавали только крепкий, восстанавливающий силы бульон и блюда из яиц и мяса. После революции 1789–1794 годов повара, служившие в аристократических домах, остались без места и стали открывать заведения, устроенные уже совершенно по-новому. Первым новше­ством был выбор: посетителям предлагалась карта, в которой перечислялись разные блюда. Во‑вторых, в этих заведениях человек мог сидеть за отдельным столом. Сначала это была чисто мужская форма времяпрепровождения, но к середине века мужья уже приходили туда с женами, более того — дамы уже имели право ходить туда одни. Из воспоминаний мы знаем, что оба эти нововведения совершенно поражали иностранцев.

Рестораны были разными, дешевыми и дорогими. В одних можно было поесть за два франка, а в других за одну трапезу человек мог заплатить целых 25 франков. В дешевом ресторане посетитель тоже получал выбор из десятков блюд и мог съесть суп, три других блюда, хлеб, выпить пол-литра вина и выбрать один из десертов (в одном из ресторанов в карте их было 36). В более дорогих ресторанах выбор был еще больше: например, в знаменитой «Канкальской скале» в карте одних только рыбных блюд предлагалось больше сотни.

Рассчитаны рестораны были на очень большое количество посетителей — некоторые из них за день обслуживали 500–600 человек. Путешественников поражало, что ресторанные слуги запоминали все заказы, не записывая их.

Наконец, важнейшей формой парижского времяпрепровождения было посещение кафе. Они были местом не только питания, но и общения. Существовали кафе по интересам: например, для шахматистов или для провинциальных актеров. Были кафе по политическим убеждениям: одно бонапартистское, другое роялистское. Никаких официальных объявлений не существовало, но все знали, где кто собирается.

Кроме того, в кафе приходили читать газеты. Поскольку подписка стоила дорого, многие кафе выписывали только те газеты, которые соответствовали политическим пристрастиям их хозяев.

В начале XIX века в кафе приходили съесть легкий завтрак (petit déjeuner) — кофе или горячий шоколад, хлебец, кусок масла и сахар. Во второй половине 1810-х годов постепенно в обиход вошел более плотный завтрак — déjeuner à la fourchette, то есть «завтрак с вилкой в руке»: в этом случае подавали практически то же, что за обедом, кроме жаркого и массивных мясных блюд, приготовленных на вертеле, и трапеза, в отличие от обеда, не состояла из нескольких перемен блюд. Существует мнение, что появление такого плотного завтрака было связано с политической жизнью Парижа еще в эпоху Великой французской революции: депутаты Конвента очень долго заседали, и им необходимо было съесть что-то днем, между легким завтраком и обедом.

Наконец, в 1840-е годы появилась еще одна разновидность заведений общественного питания — кафешантан (café-chantant), дословно — «поющее кафе», где выступали профессиональные певцы.  

Конспект

Есть много свидетельств тому, что в 1814–1848 годах иностранцы чувствовали себя в Париже очень хорошо. Русский дипломат Петр Борисович Козловский назвал Париж раем для иностранцев, а Генрих Гейне — столицей цивили­зованного мира. Федор Васильевич Ростопчин, московский градоначальник во время наполеоновского нашествия, написал о Париже: «...поселившись подле бульваров, вы можете наглядно ознакомиться со всею Европою».

С другой стороны, сами французы были не склонны принимать какие-либо культурные и литературные нововведения, пришедшие из других стран. Поэтому романтизм, считавшийся иностранным веянием, встречал среди французских литераторов серьезное противодействие. Писательница Жермена де Сталь всю жизнь старалась доказать, что не только французская литература имеет право на существование — кроме нее есть английская, немецкая и другие литературы, у которых тоже можно чему-то научиться. Но французы не хотели с этим соглашаться.

Тем не менее на практике, как только Наполеона свергли, в Париж стали в большом количестве приезжать иностранцы, прежде всего англичане. И уже в 1816 году современники стали замечать то, что в 1830-е годы получило название «облондонение»: повсюду были английские экипажи, на многих лавках и магазинах висели вывески «Здесь говорят по-английски», открылись читальни, в которых можно было брать книги на английском языке, и даже выходила англоязычная газета. В эпоху Реставрации говорили, что треть английской палаты лордов большую часть времени проводит в Париже. Заглавный герой знаменитого романа английского писателя Бульвер-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена» проводит время в основном в Париже.

Все это довольно быстро стало влиять на французов. Бальзак описывает, как в 1814 году французы смеялись над заниженными талиями англичанок, но очень скоро сами француженки стали носить такие платья. Мужская мода к концу 1820-х годов была по преимуществу английской, потому что французские модники ориентировались на английских денди. От англичан французские аристократы переняли любовь к конному спорту, и в Париже открылся жокей-клуб по образцу английского.

В 1822 году первые гастроли английского театра вызвали скандал: парижской публике показалось, что его постановки слишком грубы и не соответствуют французским культурным нормам. Но уже в 1827 году английская труппа имела в Париже огромный успех, после которого французские драматурги стали подражать английским коллегам.

Многие французы полагали, что иностранцы во Франции быстро и легко получают то, что чистокровные французы добывают с большим трудом, и вообще огорчались, что в Париже парижан меньше, чем иностранцев.

В 1844 году вышел коллективный сборник «Иностранцы в Париже», включающий очерки про разные национальности. В этой книге есть предисловие, автор которого пишет:

«Труднее всего встретить в Париже не кого иного, как парижанина. <...> Конечно, невозможно отрицать, что, поискав хорошенько, вы обнаружите в Париже несколько парижан, но это будет вам стоить немалого труда. Оглядитесь вокруг, мысленно пробегите глазами перечень ваших знакомых, постарайтесь вспомнить, откуда они родом: вы обнаружите среди них провинциалов, англичан, русских, американцев, бельгийцев, швейцарцев, немцев, хорватов, возможно, даже венгерских головорезов, что же до парижан, то на полсотни иностранцев придется в лучшем случае один-единственный коренной житель нашей столицы».

Дальше он сообщает, что есть еще поддельные иностранцы — лжетурки и лжекитайцы с поддельным китайским чаем, лжеангличане, лжебельгийцы, а также «лжеполяки, лжеитальянцы, лжеиспанцы, которые ничего вам не привезут, но зато, очень вероятно, что-нибудь у вас увезут, уведут или унесут».

После 1830 года в Париже проживало много политических беженцев. Среди них — поляки, бежавшие из Польши после того, как Россия разгромила восстание 1831 года, а также итальянцы — карбонарии и те, кого в этом подозревали; были испанцы либеральных убеждений. Король Луи Филипп не препятствовал тому, чтобы они жили во Франции, хотя и не поощрял этого, потому что беженцы доставляли довольно много хлопот, особенно бедняки, которым нужно было платить вспомоществование от государства и которых власти подозревали в революционных убеждениях. Их старались удалить из Парижа куда-нибудь в провинцию и сконцентрировать в одном месте, чтобы они жили под надзором и ни в коем случае не учиняли смут.

Время от времени во Франции случались всплески ксенофобии. Летом 1840 года четыре европейские державы без участия Франции подписали между собой конвенцию по поводу проливов Босфор и Дарданеллы: Францию исключили из этого концерта европейских держав, поскольку она в тот момент была на стороне Египта и Турции. Это произвело на французов страшное впечатление, они чуть ли не набросились на карету английского посла, кричали «Долой англичан!» и требовали войны. Адольф Тьер — он был в тот момент премьер-министром Франции — тоже хотел повоевать ради собственного престижа, но король, которого называли «Наполеоном мира», войны не хотел.

Среди прочих иностранцев в Париже жили и русские. Император Николай I считал Луи Филиппа узурпатором и не поощрял поездки русских людей во Францию. Цифры отчетов Третьего отделения (высшей полиции) показывают, что в то время очень немногие в России получали официальное разрешение на поездку во Францию: например, в 1839 году таких было меньше двадцати. Тем не менее русские в Париже все равно оказывались. Не только в эпоху Реставрации, но и в 1830-е годы в русскую православную церковь при посольстве ходило так много людей, что здесь всегда было тесно.

Среди знаменитых российских подданных, проживавших в Париже, была Дарья Христофоровна Ливен, урожденная Бенкендорф. Она была сестрой графа Бенкендорфа, шефа жандармов, и женой дипломата Ливена, который много лет был послом России в Англии. Когда Ливен вернулся в Россию, Дарья Христофоровна переехала во Францию. Ее салон считался одним из главных политических салонов Парижа. Туда приезжали люди разных политических убеждений, и одним из них был Франсуа Гизо — депутат, потом французский посол в Лондоне, затем фактический премьер-министр Франции. Гизо и княгиню Ливен связывали любовные отношения, и он иногда принимал в ее салоне каких-то важных, но не официальных посетителей. Таким образом, княгиня Ливен играла значительную роль в парижской светской и политической жизни.

Другая знаменитая русская дама, жившая в Париже, — Софья Петровна Свечина, русская католичка. У нее был салон в аристократическом Сен-Жерменском предместье Парижа, где жили в основном легитимисты — знать, не принимавшая Июльскую монархию. Многие знаменитые французские религиозные деятели той эпохи находились под ее интеллек­туальным и духовным влиянием.

Еще одна колоритная фигура из числа «парижских русских» — граф Петр Иванович Тюфякин, в прошлом директор Императорских театров. Он получил разрешение жить в Париже еще от Александра I и оставался здесь до самой смерти в 1845 году; жил он в свое удовольствие, а за любвеобильность завсе­гдатаи парижского «полусвета» называли его «наш Дон Жуан с буль­вара».